Гитарист и руководитель Deep Purple, Ричи Блэкмор, которому 29 лет, никогда не был известен за тактичные интервью. Разговор, изложенный ниже, состоялся во время нынешнего американского тура Purple и показывает Блэкмора в необычайно самоуничижительном настроении. 

- Похоже, что вы довольны своим имиджем. 

- Да, вполне доволен. Я не против того, что кто-то думает, что я капризный ублюдок. На самом деле я очень серьезный человек, и когда я вижу девчонок, которые подходят ко мне и говорят: «Почему ты не улыбаешься?», то начинаю злиться. Понимаете, когда я расслаблен, я жалко выгляжу. Так и есть. Я просто не смеюсь. Я не смеюсь над: «а ты слыхал шутку про англичанина и ирландца?». Я говорю «нет» и ухожу. Я люблю уходить во время того, как люди рассказывают шутки. Бог знает, почему, но мне нравится портить шутки.

Меня заставляют смеяться розыгрыши. Мне нравится включать огнетушители в ресторанах. Для меня это весело. Я очень счастлив. Я состоявшийся человек, но я не хожу повсюду, смеясь до усрачки. Когда я разговариваю с какой-то паршивой плоскогрудой прыщавой девчонкой, которая подходит ко мне и спрашивает: «Почему ты больше не улыбаешься?», я обычно говорю что-то вроде: «если бы у тебя были большие сиськи и не было бы прыщей, я, может быть, улыбнулся бы». Это мое. Я одеваюсь в черное, и мне плевать. В некоторых вещах я не иду на компромисс. Я иду на компромисс в некоторых вещах в музыке, если я считаю, что это порадует людей. Но есть некоторые вещи, которые я делать не буду, например, хорошо принимать журналистов ради золотых пластинок и всего остального. Может быть, через 10 лет я вспомню это и скажу: «тогда я был немного сложным», но и хрен с этим. Я хорошо провожу время. 

- На какие компромиссы вы шли в музыке Deep Purple?

- Вы знаете, синглы и все такое. “Smoke On The Water” и весь этот мусор. На самом деле в нашей музыке очень много тонкостей. Если люди достаточно умны, они это заметят. Если нет, это плохо. Это их проблемы. Боюсь, что у меня нет терпения объяснять им. Вообще что-то объяснять. Это моя проблема. Мы не гении, никто из нас…ну, есть несколько гениальных групп. Например, Хендрикс был гением около 3 лет, потом он пошел на спад из-за наркотиков. Думаю, еще Cream выпускали великолепный материал около 2 лет. МакКартни прямо сейчас этим и занимается. И, конечно же, Пол Роджерс – величайший артист в сегодняшней музыке.

Но очень часто люди не понимают нас, как только они слышат что-то громкое, они начинают: «ладно, это хэви-металический мусор». Но когда они слышал фолк-группу, играющую мусор, они говорят: «это здорово». Все это очень глупо. Я великолепный гитарист. Я знаю, что за сценой могу переиграть любого гитариста. Грустно признавать это.

- Новые песни звучат более мелодично, чем обычно, более фанково. Еще когда существовал прошлый состав, вы говорили, что Deep Purple стали слишком…погружаться в поп-музыку. 

- Да. У нового состава есть очень хорошая смесь между поп-музыкой, блюзом и фанком. Хотя у нас нет такой свободы, какая у нас должна быть, мы довольны тем, чем сейчас занимаемся. Нельзя терять прежних поклонников, вы понимаете. Сейчас мы привлекаем еще больше людей, но все еще остаются люди, которые покупали “Smoke on the Water” и другие наши синглы, которых нам тоже приходится радовать. Мы записываем не так много пластинок, но это здорово. Хорошо знать, что тебя кто-то принимает.

Очень сложно играть рок-н-ролл. Многие люди насмехаются над рок-н-роллом и говорят, что это просто, но в рок-н-ролле ты ограничен до восьми нот. Нельзя играть все эти причудливые вещи, как в джазе, раге (древнеиндийская музыка – прим. Пер.) и во всем таком. Дело в том, что мы пытаемся привнести отдельные аспекты джаза или раги в рок-н-ролл. По крайней мере, я, в своих соло. Я знаю, что люди поддерживают меня. 

- Когда вы поняли, что хотите стать профессиональным музыкантом? 

- Когда мне было около 16-ти. Я начал профессионально заниматься этим, когда мне было 16, играя в группе под названием “Screaming Lord Sutch”. После этого в группе “Outlaws”. Довольно забавно, но в основном я записывал сессии с людьми вроде Тома Джонса. Я записал несколько сессий с Томом Джонсом. Я даже не помню, какие песни я играл. Эти люди просто приходили и уходили из студии, а я играл на всех записях. В течение нескольких лет я просто включал радио и: «о, знакомо», а потом понимал, что это я играю там. Очень лестно, но работа была скучная. И я обнаружил, что спустя три года я стал очень точным в своей игре. 

Но я не впечатлял людей. Моя игра была неэмоциональна. Я был великолепен технически, но слишком управляем. Так что я выбрался из этого, слава Богу. 

Что меня бесило, так это взрыв английской поп-музыки где-то в 1966 или 65-м. На несколько лет я переехал в Германию. Англия была смехотворна. Были очень популярны люди вроде the Hollies. По телевизору показывали все эти смазливые лица: например, Osmond Brothers 24 часа в сутки. Так что мне это надоело, я уехал в Гамбург и остался там жить. Я учился, играл и занимался около 5 часов в день. Потом в Англии появился Хендрикс, и все начали: «Эй, видал этого черного гитариста, который играет зубами?», а я отвечал: «Да, здорово», думая, что он, должно быть, херово играет. 

Когда я впервые увидел его, я посчитал, что он был слишком банальным, он играл за спиной, за головой – все это было сделано до него. Но только где-то год спустя я действительно понял, чем он занимался, прослушав Axis: Bold as Love, и, конечно же, Electric Ladyland, который был воплощением рока в целом. С тех пор все стараются его копировать. 

Пять лет назад я перестал заниматься всем этим соревновательным дерьмом. Мне все равно. Меня нисколько не волнуют другие гитаристы. Это смешно. Сейчас все играют на гитаре. Сегодня доктора играют на гитаре. Сейчас вокруг столько гитаристов, это невероятно. Мне всегда становится стыдно, когда люди спрашивают меня, на чем я играю, и мне приходиться признаваться: «у-у, на гитаре». ВСЕ играют на гитаре. 

Но Хендрикс дал мне веру в музыкальную сцену. А когда появились Cream, я подумал: «Хорошо, все начинается снова». Хотя я никогда не впечатлялся игрой Эрика Клэптона, он играл слишком правильно и копировал многих английских блюзовых гитаристов, но это был хороший знак. У него был хороший звук, но Хендрикс был намного впереди него, потому что он мог сочинять, он мог петь, он мог выступать. Хотя в 1970-м он все это потерял. Люди поставляли ему наркотики, а некоторые менеджеры делали с ним странные вещи. 

Как бы то ни было, он дал мне веру. Я думал, что люди просто больше не хотят слышать хорошие гитарные соло. Я думал, что они хотят слышать гармоническое пение, как, в то время, у the Hollies, и the Beatles, и они здорово играли, но в музыкальном смысле были ничтожны. 

На данный момент, я боюсь, что из-за Дэвида Боуи, Элиса Купера и людей вроде них, сцена снова начинает тонуть – она скользит вниз. У людей вроде Дэвида Боуи и Элиса Купера не происходит ничего музыкального, но некоторые думают, что они новые мессии, так что, думаю, все так и есть.

- Похоже, что вы избегаете внимания. 

- Да. 

- Почему вы не хотите стать большой гитарной звездой? 

- В основном, потому что я не думаю, что этого достоин. Мне кажется, этим лучше заниматься людям вроде Джимми Пейджа, которые хорошо выглядят. Я всегда смущаюсь, когда начинаю выставлять себя на показ. На сцене я могу выглядеть очень сексуально и все такое, но это не заводит меня. Думаю, это скорее глупо. Когда я начинаю трясти бедрами, то делаю это всего, может, полминуты, а затем прекращаю. Я не хочу заниматься этим, немного мне нравиться, но я не хочу быть клоуном. Хотя люди вроде Эрика Клэптона вообще не двигаются, он все еще одевает свой белый костюм и у него хороший фотограф. Его белый в итоге выглядит лучше моего черного. Я очень доволен тем, где я нахожусь. 

- В студии вы играете так, как хотите? 

- Нет, студия просто злит меня. Мы никогда не делали хороших записей, за исключением Machine Head.

- Какое ваше мнение о ранних вещах? 

- Я их никогда не слушаю. Не знаю, поступают ли так другие артисты, но я не могу часто слушать то, что я играл. Единственное время, когда я могу послушать это, это когда я пьян в стельку где-то на дискотеке, слышу наши записи, а потом говорю: «О…нормально». Но если кто-то включает их дома, мне становится очень стыдно, потому что я играю лишь на одну треть от того, на что в действительности способен. На записи невозможно превзойти самого себя; это просто безнадежно. Я слушаю наши пластинки, думая: «Боже, это ужасно». Вещи вроде “Space Truckin’”. Но в другой раз я слушаю кого-то еще, и начинаю: “Ну, это тоже ужасно». Так что наши приемлемы, хотя бы потому что они лучше большинства. 

Мне кажется, Стиви Уандер выпускает очень хороший материал. “Superstition” очень необычна. Но для меня работа в студии безнадежна. Некоторые способны на это, но когда они выходят на сцену, то теряются. У меня все наоборот. На сцене я знаю, что у меня один шанс. В студии такого нет. Мне нужно заводиться от публики. В других словах, мне нравится рисоваться. Где бы я ни находился, играя на гитаре, я знаю, что я хорош, и я думаю: «Правильно. Я лучший», и все получается. Когда я в студии, мне кажется, что я играю для инженера и для нескольких остальных людей. Для меня это ничего не значит. Так что чаще всего я просто поддерживаю хороший средний уровень. 

- Похоже, что вы очень критичны. Что вы думаете о ваших современниках? Например, о МакЛафлине? 

- МакЛафлин думает, что если он добавит фуза к гитаре, это даст ему хороший рок-н-ролльный звук. Он джазовый гитарист. Он не умеет брать ноты бендом. Он играет с такой скоростью и сложностью, что это звучит хорошо, но этот фузовый шум, который он везде добавляет, все рушит. Я этого не понимаю. У Джерри Гудмэна абсолютно правильный звук. У него очень хорошая артикуляция. И, думаю, Билли Кобэм был очень хорош. Но МакЛафлин мне непонятен…для меня это музыка из ада. Если бы я попал в ад, то я бы ожидал услышать там эту музыку. 

Рой Бучанан великолепен. Он идет впереди своего времени, и это волнует меня. Я думаю, зачем заниматься этим, если никто не понимает, что ты делаешь? Ты ни к чему не придешь. Пит Тауншенд однажды сказал мне, что прогресс – это здорово, но до тех пор, пока у тебя не будет своей публики, это бесполезно. Мне кажется, Бучанан иногда слишком далеко заходит. Люди не знают, что он делает. 

- Какие у вас планы на будущее? 

- Я знаю, что это звучит ужасно, но если мы объявим, что погибли в авиакатастрофе, продажи наших записей просто взлетят. Наши менеджеры согласны, что авария принесет нам хорошие средства, так что посмотрим.

Июнь, 1975